В декабре 1943г. о. Димитрий, о. Андрей Врасский, и подьякон Юра Скобцов и Юрий Павлович Казачкин еще были в лагере Компьень. Там было очень голодно, но жили все же по-человечески, как люди, лишенные свободы. Но не ждали ничего доброго в будущем. Комендатура разрешала иметь свою одежду, даже поощряла, чтоб заключенные получали от родных и друзей вещевые посылки, так как вся хорошая одежда, белье и сапоги после отправки заключенных в немецкие лагеря шла в Германию. Над заключенными не издевались, работать их не заставляли, переклички были не особенно продолжительными, и во время этих перекличек можно было стоять свободно, даже играть в карманные шахматы.
Время от времени отправлялись по спискам партии в Германию, и это были самые тяжелые минуты лагерной жизни в Компьень. О жизни в германских лагерях уже кое-что было известно. Стоять и ждать, когда читались эти списки, вызовут или не вызовут, остаешься ли еще пожить в относительном благополучии или нет, было очень мучительно.
185
В конце декабря о. Андрей Врасский, Юра Скобцов и Юрий Павлович Казачкин были вызваны по списку для отправки в неизвестном направлении (т.е. в Германию), т.к. никому из заключенных не говорилось, куда их вывозят. Узнавали они об этом лишь по прибытии на место назначения.
Все трое попали в Бухенвальд. Лагерь Бухенвальд был одним из самых страшных лагерей в национал-социалистической Германии. Он был организован при приходе к власти Гитлера. Среди заключенных было много немцев, арестованных еще в 1934г., был среди этих заключенных и Тельман, обвиненный в поджоге Рейхстага. Лагерная жизнь была давно налажена с чисто немецкой предусмотрительностью: был карантин, госпиталь (das Revier), отделение для отдыха (die Schonung), души, уборная с проточной водой, большая немецкая библиотека, дортуары с нарами в два или три этажа, между нарами был установлен целый рад громкоговорителей, соединенных с приемником в центральной башне, так что заключенные в свободный час между вечерней перекличкой и сном могли каждый вечер слушать симфонические концерты. Внутренняя жизнь заключенных была всецело возложена на самоуправление. В Бухенвальде она находилась в руках политических заключенных, носивших красные значки, в отличие от уголовных с зелеными значками, и была вполне приемлема, т.к. политические заключенные старались, по возможности, в управлении быть справедливыми. Лишь стража находилась в руках немецкой полиции.
О. Андрей, Юрий Павлович и Юра, приехав в Бухенвальд, как и все вновь прибывшие, попали в карантин. Находящиеся в бараках карантина не имели права сообщаться с другими заключенными и ходили на работу в местные каменоломни, откуда они должны были носить на себе камни в лагерь для построек. Юрий Павлович, как специалист (геодезист), попал в более благоприятные условия, на постройку новых бараков. Правда, ему приходилось носить мешки
186
с цементом, но брал его на работу свободный мастер-немец, который относился к своим рабочим, главным образом, как к рабочей силе, а не как к заключенным. Самым тяжелым в лагерной жизни были переклички, которые продолжались невероятно долго, на дворе, в любую погоду два раза в день, и заключенные ждали отправки на какую-нибудь работу вне лагеря, куда их возили на камьонах, до такой степени тесно прижатых друг к другу, что буквально нельзя было пошевелиться. Для отправки на такие работы заключенных собирали на дворе лагеря для переклички и ожидания камьонов. Иногда случалось, что они простаивали целый день на ветру, холоде, дожде или снегу, в конце концов их так никуда и не отправляли.
Не лучше было с медицинскими осмотрами и баней. Привезут, например, аппарат радиоскопии для проверки легких. Все должны раздеться и выстраиваться на дворе в ожидании осмотра, какая бы ни была погода. Новопривезенные первым делом отправлялись сперва в баню, потом в бассейн для дезинфекции с невероятно едким раствором, потом каждого брили с ног до головы и выдавали одежду. Одежда была сборная штатская, м. б., с покойников, но более или менее теплая и прочная. Души были хорошо оборудованы, но раздеваться и одеваться опять-таки приходилось на холоде.
О. Димитрия привезли в Бухенвальд лишь в январе, незадолго до отправки о. Андрея, Димы и Юрия Павловича в лагерь «Дора». Так что виделись они в Бухенвальде совсем недолго.
По сравнению с Бухенвальдом лагерь «Дора» был настоящим адом. Первоначально он состоял из громадного подземелья, где собирались части для бомб U 2. Под землей же и спали, и жили в помещениях, где нары поднимались друг над другом в 10 этажей. Многие из первых заключенных этого лагеря по несколько месяцев не видели света Божия.
Когда о. Андрей, Юра и Юрий Павлович попали в лагерь «Дора», вновь прибывших уже помещали не в подземелье,
187
но во вновь строящихся бараках, которые подразделялись на карантинные, Revier, Schonung и т.д. Все это было в самом плачевном состоянии. Дорога еще не была проложена, вокруг уже выстроенных и еще строящихся бараков была непролазная грязь, жилые бараки, Revier и Schonung были переполнены. В лагере «Дора» у вновь прибывших отнимали их одежду и выдавали уже настоящую арестантскую одежду из плохого холодного материала и парусиновые сапоги на деревянных подметках. Снаружи была грязь, внутри требовалось соблюдать абсолютную чистоту, за которой должны были следить сами заключенные. У дверей бараков при возвращении с работы всегда стояла ругань, нередко сопровождаемая побоями. К парусиновой обуви прилипала в обильном количестве грязь. Очищать ее было нечем, и тем не менее ее необходимо было очищать. Приходилось очищать руками. Пока внутренней жизнью лагеря заведовали политические заключенные, все это было еще приемлемо. Но когда власть перешла в руки уголовных, которые покровительствовали только своим, то жизнь в лагере стала настоящим адом. Не лучше было и с баней. Определенного места для складывания одежды не было, и после бани на холоде иногда очень долго приходилось искать свою одежду в общей куче. К тому же настали холодные времена года.
Заключенные, у которых была какая-нибудь специальность, находились в сравнительно привилегированных условиях; зато люди без технической специальности должны были делать самую тяжелую работу: носить на себе для постройки бараков тяжелые плиты (на каждую плиту полагалось по 4 человека). Юрий Павлович получил работу по нивелировке местности и по прокладке улиц и дорог в лагере. Только благодаря этому он получил возможность свободно передвигаться по лагерю и входить в любой барак. Таким образом, когда в лагерь «Дора» привезли новую партию заключенных, в числе которых был о. Димитрий, Юрий Павлович
188
смог его навещать в карантинном бараке в свободный час перед сном и дать ему нужные наставления, что в лагерной жизни очень полезно, пока вновь прибывший не успел еще осмотреться и приспособиться к новым условиям жизни.
О. Димитрий не имел никакой технической специальности, и его поставили на самую тяжелую работу - носить плиты для бараков. По вечерам, в свободный час, Ю.П. его навещал. Вокруг него уже образовалась группа людей под его духовной опекой, как это началось с детства и прошло через всю его жизнь. Среди этих людей было немало советской молодежи, почувствовавшей в нем огонь живой веры и любви и пришедшей к нему искать ласки и утешения. Но от тяжелой работы о. Димитрий стал быстро сдавать. Как-то раз в его присутствии Юра говорит Юрию Павловичу: «Я боюсь, что Дима не выдержит этой жизни»,- на что о. Димитрий ответил с улыбкой: «Выдержу, но недолго». Тут опять проявился его обычный милый юмор, но уже с оттенком грусти. Он уже, должно быть, почувствовал, что жизнь его приближается к концу.
Юрий Павлович попытался прийти ему на помощь. В лагере был русский барон, попавший туда не за политические взгляды и имевший влияние на распределение работы. Юрий Павлович попросил его поставить о. Димитрия на какую-нибудь более легкую работу. Барон согласился и вызвал надсмотрщика, в ведении которого находился о. Димитрий. Он сказал надсмотрщику, указав на Диму, у которого был ужасно утомленный вид, вид дряхлого старика: «Слушайте, вы бы дали этому старику более легкую работу; работа, которую вы ему даете, ему не по силам. Надсмотрщик было согласился, но спросил о. Димитрия: «Сколько вам лет?» Но о. Димитрий, знавший, что Юрий Павлович за него хлопочет, не захотел, или, вернее, не смог по чистоте своего сердца соврать и в этом критическом в его жизни случае и сказал надсмотрщику свой действительный возраст. Тогда
189
надсмотрщик ответил барону: «Какой же он старик? Ему всего 39. Он вполне может делать положенную ему работу».
За короткое свое пребывание в лагере «Дора» о. Димитрий, видя, как особенно плохо обращаются с советскими военнопленными, и в этом случае поступил, как поступал всю свою жизнь. Помочь этим обиженным более других заключенным он ничем не мог, но и пройти мимо этой несправедливости он тоже не мог. И он взял и срезал со своего арестантского костюма нашивку, указывающую, что он прислан из Франции, и вместо нее нашил нашивку, которую носили советские военнопленные.
Когда он был еще в лагере Компьень, Тамара Федоровна просила за него пастора Петерса. Он обещался хлопотать об его освобождении, но при условии, что о. Димитрий заявит о том, что был назначен священником при доме матери Марии и что деятельность его ограничивалась его священническими обязанностями. Говоря это, пастор Петерс хотел, чтоб о. Димитрий совершенно отмежевался от деятельности матери Марии. В тайной переписке, которую Тамара Федоровна имела в это время с о. Димитрием, она ему это сообщила. Ответ о. Димитрия был категорический: тогда и не нужно хлопотать.
Вскоре после этого должна была состояться отправка части заключенных, к которой принадлежал о. Димитрий, на работы вне лагеря. Группу эту продержали целый день на ледяном ветру в их легких арестантских одеждах и в конце концов никуда не отправили. Несколько дней спустя, когда Юрий Павлович встретил о. Димитрия, который был уже серьезно болен, он сказал ему: «Душа моя томится. Я чувствую, что Бог меня оставил…» Юрий Павлович стал тогда просить доктора лагеря, чтоб его положили в лазарет. Но лазарет был уже переполнен, умирающие лежали на полу. Тогда его положили в Schonung и прислали к нему доктора. Как рассказал после этого Юрию Павловичу сам о. Димитрий,
190
доктор спросил его, кто он, какая его профессия и т.д. Когда же о. Димитрий сказал ему, что он священник, доктор ответил ему: «Если вы священник, то вы не должны терять мужества и должны показывать пример другим». О. Димитрий, с детства жалевший других, почувствовал всю жалость этого бесполезного увещевания, хотя доктор совсем не имел намерения его огорчить. Он просто ничего не мог для него сделать и, по всей вероятности, подумал, что говорит ему последние слова утешения… На самом деле эти слова были для о. Димитрия тем, что переполняет чашу страдания. «Других спасал, спаси самого себя». Чтобы спасти других, он не пощадил ни себя, ни того, что было ему дороже своей собственной жизни: не пожалел ни жены своей, ни детей, которым он из заточения писал такие нежные письма: «Если, Бог даст, вернусь, как славно заживем». Для них берег он свои последние силы, свое последнее дыхание жизни. Это была не жажда жизни ради жизни, а продолжение того же подвига беспредельной любви. Желание сохранить жизнь для своих было теперь для других таким же примером, как и предшествовавшая сему жертва собой и своими.
Вскоре после этого Юрий Павлович снова навестил о.Димитрия и принес ему полагавшуюся ему открытку, чтобы написать жене и детям.
Schonung представляла собой картину, ничем не уступавшую видениям Дантовского ада. Она была переполнена не людьми, а скелетами, обтянутыми кожей. Все они сидели прямо на полу плечом к плечу за недостатком места. Солома под ними была пропитана извержениями болящих дизентерией, т.к. они уже не имели силы выходить в уборную при каждой потребности. Помещение было насыщено удушливым запахом этих извержений, так что и здоровый человек задыхался, входя в Schonung.
Ю.П. подошел к о. Димитрию, протянул ему открытку к нашим сказать несколько добрых слов. О. Димитрий дышал
191
большим трудом. Открытки он не взял, зная, что он уже не может ничего написать и что пришел его последний час. Он только с трудом проговорил: «Не могу говорить». Юрий Павлович ушел, и уже больше о. Димитрия не видел.
источник: Православие.BY